Не знаешь, что выбрать? Попробуй Гамак!
Fandom: Однажды в сказке / Once Upon a Time
Размер: мини, кол-во слов 2297
Пейринг/Персонажи: Мила/Киллиан Джонс, Мила/Румпельштильцхен
Категория: гет
Жанр: драма, пропущенная сцена
Рейтинг: R
Краткое содержание: Она чувствует его жажду как свою, но смущается от своей неопытности. Она, мужняя жена, зрелая женщина, прослывшая в деревне гулящей, не знает куда девать руки, ноги. Её тело словно забыло, как любить. И разве то, что бывало с ней прежде — можно назвать любовью?
Примечание/Предупреждения: сиквел к фанфику «Муж и сын»
То ли наливки было слишком много, то ли трактирщик подсунул им несвежую закуску, но только очередная стопка встала Миле поперёк горла. Её мутило, на лбу и шее выступила холодная испарина. Она зажала рот ладонью и несколько раз глубоко вдохнула через нос.
— Спеклась, красотка, — заметил один из сидевших за столом мужчин.
Мила только оттёрла губы тыльной стороной кисти и глянула на говорившего с пьяным азартом:
— Ещё посмотрим, кто кого перепьёт.
В глубине души она понимала, что у неё нет никаких шансов против видавшего виды матроса, и когда Киллиан предложил ей прогуляться, с облегчением ухватилась за эту возможность.
Первое время они шли молча. После духоты трактира вечерний воздух холодил лицо, и тошнота отступила. Хмель ещё бродил у Милы в голове, и ей приходилось прикладывать усилия, чтобы идти ровно, не путаясь в ногах и подоле широкой юбки. Дорога была немощёной, едва подсохшей после дождя, и Мила чуть не упала, случайно ступив в притаившуюся в темноте обочины ямку. Киллиан подхватил её под локоть, помогая удержать равновесие, и так и не отнял руки.
— Ты… — заговорил он наконец, — с тобой всё… хорошо?
Мила посмеялась бы над тем, как молодой капитан, такой речистый и бойкий, с трудом подбирает слова. Только в весёлых глазах Киллиана притаилась озабоченность, и у Милы в груди разлилась привычная горечь.
— Нет, я не в тягости, — ответила она на незаданный вопрос и скривила рот в злой улыбке. — Для этого мне следовало бы жить с мужчиной, а не с тряпкой. А он… — Мила сплюнула себе под ноги и продолжила презрительно: — и в этом ни на что не годится.
— Хочешь, я убью его? — легко предложил Киллиан, и Мила снова сбилась с шага, а потом и вовсе остановилась, пристально вглядываясь в лицо своего спутника.
Глаза, ясные как море в солнечную погоду, ямочки на заросших жёсткой короткой щетиной щеках — потом время обратит их в продольные морщины, насмешливая линия рта… Киллиан не отвёл взгляда, улыбка его не дрогнула, и Мила поняла: он действительно может сделать то, что сказал, и повод не понадобится — достаточно будет одного её слова. Она вспомнила мужа, его блёклые черты, к которым словно приросло выражение хмурого уныния, вечно опущенные плечи, постылые ласки. Медленно покачала головой:
— Пусть живёт.
— Как пожелаешь, — беспечно согласился пират и добавил: — при условии, что сегодня ты больше не будешь вспоминать о своём муженьке.
Мила только рассмеялась, заражаясь его лёгкостью, вскользь шлёпнула по кисти согнутой в локте руки. А Киллиан коротко хохотнул и завёл рассказ о русалке, которую как-то во время бури выкинуло на палубу его судна. В том, как Киллиан говорил, то понижая голос до низкого рокота, то впуская в свою речь неожиданно пронзительные интонации, было что-то завораживающее, и Миле казалось, что она действительно видит морскую тварь, поблёскивающую серебристой чешуёй, слышит её злобное шипение, ропот перепуганных матросов, вой бури. Они шли медленно, нога за ногу, и направление казалось неважным, пока Киллиан был рядом. Мила и не заметила, что за разговором они достигли порта, и плеск волн о каменную гряду — не плод её воображения. Она рассеянно оглядела замусоренный берег, тяжёлые чугунные кольца причала, словно вросшие в землю. Меж чернеющих в предзакатном сумраке громад кораблей проглядывало тёмное море, окрасившееся в золото и багрянец на горизонте.
— Позвольте вам представить, «Весёлый Роджер»! — произнёс Киллиан шутливо, ступая на сходни. Мила не нашла причин отказать ему и вложила ладонь в протянутую ей руку.
Тогда она ещё верила, что и вправду «только посмотрит». Что она может уйти в любой момент. Что за наглыми ухватками пиратского капитана прячется молодой мужчина, жадный и бестолковый, и Мила, если что, сможет осадить его, как всегда осаживала своих незадачливых ухажёров. Так ей казалось.
Её плащ и кота лежат неопрятной грудой на полу капитанской каюты, губы горят от поцелуев, и Киллиан так близко, что жёсткая шнуровка его жилета впивается в кожу через тонкое полотно рубахи. Киллиан тычется ей в шею, точно ягнёнок, слегка прикусывает нежное местечко за ухом и отстраняется, чтобы снова припасть к её губам. Его язык упирается ей в зубы, раздвигает их, преодолевая неуверенное сопротивление, а руки слепо шарят у неё на спине, гладя, сминая ткань, запутываясь в распущенных волосах.
Мила не знает, чего ей больше хочется: ответить на его ласки или отстраниться от них. Ей не хватает воздуха, и она чувствует, что тонет, опускается всё глубже, ещё немного — и у неё не достанет сил всплыть.
Мила разрывает поцелуй, толкает Киллиана в грудь и выпаливает почти умоляюще:
— Не так скоро.
Взгляд у Киллиана совершенно пьяный, он смотрит на неё с удивлением. И — оценивающе. Мила думает, что её ступни и ладони слишком велики для женщины, а груди, чьей формой завистливо восхищались все камеристки баронского замка, давно уже не походят на упругие полукружья, и теперь, когда на ней нет корсажа, наверное, особенно заметно, какие они опавшие. Увядшие. Но в глазах Киллиана не видно разочарования — только желание и одобрение. Он протягивает к ней руки, кладёт ладони на шею, выше выреза:
— К чему медлить?
Румпель сказал бы: «Пожалуйста», но Киллиан совсем не похож на него. Мужские руки соскальзывают ей за спину, пальцы властно сжимают её волосы, заставляя запрокинуть голову назад.
Он целует её в шею, жестко, так, словно имеет на это право, и Мила не находит в себе сил возразить. Или возражать уже поздно? Она чувствует его жажду как свою, но и смущение, и неловкость от своей неопытности. Наверное, смешно, что она, мужняя жена, зрелая женщина, да ещё прослывшая в деревне гулящей, кажется себе едва ли не девственницей в объятьях какого-то мальчишки. Только вот она и впрямь не знает, куда деть руки, ноги, её тело словно забыло, как любить. Да она ни с кем, кроме Румпеля, и не доходила до последней черты… А Румпель… При одной мысли о нём Миле становилось кисло во рту. Разве то, что происходило между ними — можно назвать любовью?
— Любимая, — бормочет Киллиан ей в ухо, и его произношение утрачивает чёткость, точно это её близость заставляет его язык заплетаться, а вовсе не выпитый ром. — Лю-бли-мая… Обещаю, тебе будет хорошо. Так хорошо, — шепчет он, — как никогда не было прежде.
В его словах — изрядная доля хвастовства и мальчишества. Но Мила верит им, ей хочется верить.
Киллиан выпускает её из объятий, чтобы раздеться. Он долго воюет с застёжками на жилете, стягивает через голову рубаху, и Мила оглядывается назад. За её спиной — незапертая дверь, и если сейчас подхватить с пола смятую коту и броситься прочь, она, наверное, ещё успеет сбежать. Вот она, её последняя возможность оставить всё как есть.
Мила подходит к двери и задвигает длинную узкую щеколду.
— Напрасная предосторожность, любимая. Сюда бы никто не зашёл, они слишком меня боятся, — самодовольно бросает Киллиан. Из всего щегольского наряда на нём остались лишь узкие кожаные штаны. Он поджарый и ладный, его руки и торс почти сплошь поросли тонкими чёрными волосами, особенно густыми на груди. Миле хочется потрогать их, провести ладонью, прижаться щекой, узнать, каков он на ощупь, каков он на вкус, каков окажется он без слоев одежды, благородных манер и развязных шуточек.Она склоняется, чтобы расстегнуть пряжки на туфлях, торопливо, не глядя, стаскивает чулки. Озирается в поисках места, куда можно повесить одежду, но не находит ни вбитых в стену крючьев, ни стульев, ничего подходящего. Мила хмыкает почти раздражённо и развязывает шнуры, удерживающие юбку. Теперь на ней только рубашка, не доходящая даже до колен.
— Я её оставлю, — сообщает она в приступе внезапной стыдливости. Киллиан не отвечает, только делает шаг навстречу и снова сжимает её в объятьях — ближе, жарче, чем прежде. И стыд отступает, так же как и остальные мысли. Есть обжигающее кожу горячее дыхание мужчины, его руки, властно раздвигающие её бёдра, его тело, что-то приближается, то отдаляется, и заполняет наконец всю капитанскую каюту, весь мир, всю её без остатка.
***
Во сне Мила пытается повернуться поудобней, но тщетно. Тело затекло и не слушается, а ещё кто-то лежит на её предплечье. «Румпель», — недовольно бормочет она и просыпается. Она не дома. Вместо тяжёлого овечьего одеяла — атласное, почти невесомое, наверняка пуховое. На её руке умостил голову Киллиан. Он тихо всхрапывает, щекоча дыханием ей грудь. Мила пытается поднять голову, и боль тут же сжимает чугунным обручем виски. За время короткого сна шея тоже успела затечь, и теперь в ответ на любое движение в мышцы словно впиваются тысячи иголок. Койка, на которой они лежат, слишком узка для двоих, и уместиться на ней можно лишь лёжа тесно прижавшись друг к другу, сплетаясь руками, ногами, волосами, в один человеческий клубок. Впрочем, Мила была бы готова перетерпеть это неудобство, если бы…
Она осторожно выпутывается из объятий и садится на край постели. Киллиан тут же разворачивается, занимая всё освободившееся пространство. Мила трогает его за плечо, сначала легонько, потом всё настойчивей:
— Нам нужно поговорить.
— Любимая, — откликается Киллиан хрипло и сонно, даже не размыкая век. — Ночь, ещё восьми склянок не пробило. Отложим до утра?..
Киллиан приоткрывает один глаз. Вид у него ленивый и такой же безмятежный как накануне, на щеке красная полоса от шва Милиной сорочки, на виске и в подглазьях размазана тёмная краска, которой он подводил веки, а в замке серёжки — свисающей с мочки уха жемчужной капли — застрял длинный чёрный волос. Сейчас Киллиан выглядит особенно юным, и Мила бы, пожалуй, даже растрогалась, если бы голова не болела так сильно.
— Меня уже хватились, — Мила не знает, что хочет услышать в ответ. Во рту кислый гадкий привкус, и перемешавшиеся вчера в желудке колбаски, наливка и пиво снова просятся наружу.
Киллиан молчит. И Миле ничего не остаётся, кроме как нехорошо улыбнуться и подняться на ноги. Он обещал ей что-то, раньше, давно, ещё при первой встрече, сулил увезти на другие берега — туда, где воздух пропах пряностями, а женщин носят на золотых носилках под пологом из расшитого диковинными узорами шёлка. Но Мила скорее откусит себе язык, чем напомнит ему об этом. Она не будет умолять забрать её с собой. Гордость — последнее, что у неё осталось. Так что она удерживает на лице улыбку и надеется, что та выглядит злой, а не жалкой.
Чулки и башмаки Мила находит там, где оставила вчера. Пол шатает, и сейчас, когда качку не уравновешивает её собственное головокружение, это кажется довольно раздражающим. Рубашка на ней безнадёжно измята, и попытки разгладить её хоть как-то ни к чему не приводят. Мила больше не смотрит на Киллиана, сосредоточившись на простых, но с трудом дающихся действиях. Зашнуровать корсаж: пальцы ватные, петелек слишком много, конец тесёмки обтрепался.
Мила слышит, как Киллиан возится в постели, и, поднимая взгляд, ожидает увидеть, что её недавний любовник провалился в сон. Но всё не так. Киллиан сложил под спину горкой плоские подушки, открыл второй глаз и, кажется, наблюдал за ней всё время, что она одевалась.
— Не хочешь вернуться в постель? — теперь его голос звучит даже похотливо.
А она едва удерживается от того, чтобы не расплакаться или не рассмеяться. Кому есть дело до её желаний? Разве они имеют значение? Вчера Миле казалось, что чужая юность может вернуть ей хоть немного её собственной молодости, закончившейся так бессмысленно и рано, — и дело тут вовсе не в количестве прожитых лет. Кажется, она ошиблась. Снова.
— Я пойду, — говорит она тихо.
Развалившийся на постели мужчина трёт переносицу и спрашивает:
— Тебя проводить, любимая?
А должен был бы спросить, останется ли она с ним навсегда.
— Сама дойду, — Мила проводит рукой по волосам, используя вместо гребня растопыренные пальцы. Она привыкла — сама. Привыкла, что ей не на кого опереться — не на мужа же, который и двух шагов не может сделать без своей палки.
— Хорошо, — соглашается Киллиан и прячет за улыбкой подавленный зевок. — Мы стоим ещё четыре дня. Если что, ты знаешь, где меня найти.
Она знает, да, разумеется. Мила кивает, и головная боль тут же перетекает от висков к затылку, желудок сжимает судорогой. Всего лишь похмелье, вовсе не разочарование, Мила же не ждала, что её случайный знакомый станет удерживать её силой. Или ждала?..
Солнце ещё не встаёт, и луна и звёзды пока видны на небе, но ночная мгла уже не столь непроглядна. Дорога до деревни занимает не так много времени. Но достаточно для того, чтобы темноту окончательно сменил серый предрассветный сумрак. Мила торопится, она надеется, что никого не встретит, но когда ей везло? Рыжая Эльза шагает навстречу с пустым ведром, но не здоровается, даже кивком не удостаивает, отводит глаза, как от пустого места, и шипит себе под нос точно гусыня: «Гулящ-щ-щая…»
Мила расправляет плечи и рывком, прыжком оказывается перед Эльзой, вцепляется ей в ворот платья:
— Что ты сказала сейчас?
Рябое, усыпанное веснушками лицо искажает неподдельный испуг. Эльза моргает бесцветными ресницами и ловит ртом воздух.
— Ничего, — произносит она наконец очень тихо.
— А я слышала, — туже стягивает ткань Мила, но Эльза возражает уже уверенней:
— Послышалось тебе.
— Хорошо, — ослабляет хватку Мила. — Только если мне ещё раз такое послышится, веснушек недосчитаешься. Поняла? — выдыхает Мила в лицо обидчице, и та кривится от запаха перегара:
— Поняла.
Мила разжимает пальцы, а Эльза недобро на неё косится, оправляет ворот и сбившуюся шаль и идёт своей дорогой. Когда они расходятся достаточно далеко, до Милы доносится громкое Эльзино ворчание: «Напьётся до зелёных чертей, а потом на людей бросается — делать нечего». Мила даже не оборачивается, пора бы привыкнуть — да только она не может никак.
На дворе Мила заворачивает в хлев, скидывает башмаки с чулками, задирает юбку, зачерпывает студёную воду горстями прямо из овечьей поилки. Кожа тут же покрывается крупными мурашками, зубы отбивают дробь, но это неважно, она должна смыть с себя запах чужого мужчины, должна соврать что-то убедительное, чтобы Румпель поверил, она же гулящая, участь у неё такая — прятаться и врать.
В доме холодно и чадно. Очаг почти прогорел, только тлеют под золой красноватые угли. Бей спит свернувшись калачиком под отцовской дохой. В растопленном жире синим огоньком плавает догорающий фитиль. Мила плюёт на пальцы и зажимает кончик.
Румпель тоже спит — на самом краю лежанки, поверх одеяла, без рубахи и жилета, зато в штанах и неразутый. Голова у него запрокинута, рот открыт, руки прижаты к груди, он храпит мерно и громко и время от времени вздрагивает во сне. Миле хочется ткнуть его кулаком под рёбра, чтобы перевернулся на бок и спал потише, и укрыть хотя бы плащом. Но она не делает ни того, ни другого — вдруг, потревоженный, муж проснётся и заведёт разговор, к которому она не готова — быстро раздевается, перелезает через распростёртое тело, ныряет под одеяло. В ушах звенит, а тело сотрясает дрожь, но Мила закрывает глаза и пытается выровнять дыхание, притворяясь спящей, и вскоре засыпает по-настоящему.
@темы: текст, fandom Once Upon a Time, III этап. Высокий рейтинг, Осень 2016
-
-
18.11.2016 в 17:55-
-
18.11.2016 в 20:34