Унести баннер
Название: Подарок
Fandom: Oldie
Размер: мини, 1141 слово
Пейринг/Персонажи: Чэн Анкор/Кос ан-Танья
Категория: слэш
Жанр: юмор, флафф
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: День Валянь Цзина.
Примечание/Предупреждения: ООС
Для голосования: #. Oldie – Подарок
Высший Чэн Анкор всегда был на удивление любопытен — не меньше, чем его Мэйланьский Единорог. И хотя сам Единорог признавал любопытство только за Чэном, себя почитая клинком многоопытным, все повидавшим и все знающим, сомнений не было: Придаток явно перенял эту черту Блистающего, никогда не упуская возможности отполировать войлоком сведений гарду познания.
Поэтому Чэну было известно немало странных вещей. Например, что далеко на севере зимой дуют не пыльные и сухие, а холодные, леденящие кровь ветра, а на землю с неба сыплется замерзшая вода, тоже очень холодная. Ее называют особыми именами — «снег», «сугробы», «лед», кутаются от ее укусов в меховые накидки, а когда весной вода становится обычной, мокрой, устраивают праздники и жгут костры. Последнее Чэн очень хорошо понимал, а вот тоску по холоду и снегу — не очень. Но он знал, что ан-Танья, его Кос, скучает по всему этому.
Он вообще поразительно много знал о Косе, объясняя это все тем же любопытством. Впрочем, тем, откуда Высший Чэн знает, какое вино предпочитает его бывший дворецкий или почему его так беспокоят душевные переживания упомянутого ан-Таньи, никто особо не интересовался. Из уважения, конечно.
А еще Чэн знал, что в конце зимы на севере отмечают особый праздник. О нем поведал Фальгрим в одном веселом застолье. Правда, к концу повествования северянин сильно путался, сбиваясь с воспоминаний о Валянь Цзине и торжестве в его честь на описание традиций Чунь цзе, о которых все и так были наслышаны благодаря Сабиру Фучжану, неизменно предававшемуся рассказам о родине после того, как всю трапезу предавался мэйланьскому крепкому. Но ни Сабир, ни Чунь цзе Чэна сейчас совершенно не интересовали. Однако как ни пытал он Фальгрима, как ни тряс за ворот латной дланью, ничего сверх уже сказанного добиться не удалось. А сказано было немного и туманно: мол, был Валянь Цзинь покровителем влюбленных, особенно тех, кто чем-то не угодил общественному мнению, и если в день этого самого Валяня, когда за окном летит «снег», вручить тому, кого любишь, сердце, то все будет хорошо. Чэн очень хотел уточнить, какое сердце лучше вручать и где их вообще берут, но Фальгрим уже рвался показать, как ныряет его огромный Гвениль за медными гитрифи, а это означало, что для разговоров больше он непригоден, как непригоден дырявый бурдюк для перевозки вина.
Наутро Чэн первым же делом наведался к Фальгриму за уточнениями, но был встречен на пороге Диомедом, который сообщил, что их друг, соратник и соучастник в борьбе с коварным мэйланьским хмелем еще на рассвете, стеная и проклиная судьбу и любимого дядю, отбыл в Лоул, дабы явить родственнику свой помятый, но светлый лик и подтвердить готовность вступить в наследство, если дядя, не приведи демоны Хракатуша, отбудет к ним в ближайшее время. Услышав новость, Чэн заковыристо выругался: подходящий для дарения день наступал на пятки, а он так и не знал, как правильно выбрать и вручить подарок. К счастью, Диомед тоже слышал о Валянь Цзине и немало успокоил Чэна, сообщив, что сердце вырезать ни из кого не надо: достаточно любого подарка соответствующего вида. Да хоть коробки той же пахлавы!
— Нет, — покачал головой Чэн. — Пахлава не годится. Тут нужно что-нибудь более весомое.
— К Юнъэр свататься надумал? — подмигнул Диомед. — Хорошее дело. А твои первые жены не возражают? Они у тебя, гм… норовистые.
При упоминании о Чин и Хамидже Чэн нервно стиснул рукоять Единорога. Конечно, перечить ему никто не смел — недаром Шулма знала Чэна Вэйского как Асмохат-ту, — но когда благородная госпожа Ак-Нинчи и дитя Шулмы Джамуха объединялись, даже Кос старался лишний раз не показываться им на глаза, отправляясь полировать Заррахида или закупать письменные принадлежности в опасных для домашней казны количествах.
— Нет, — решительно сказал Чэн. — Тут… другое.
И ушел, оставив Диомеда крутить головой, размышляя о странностях жизни и о том, кому же Асмохат-та намерен преподносить дары в день загадочного Валянь Цзина.
***
Чэн волновался, как на первом турнире, в ожидании возможности вручить подарок. Она представилась ближе к обеду, когда Кос наконец вернулся с кабирского базара, приведя заезжих торговцев в состояние оцепенения, в которое впадает кролик под безжалостным взглядом удава. До этого Кос полировал ножны Единорога, которых насчитывалось без малого два десятка, а еще раньше — чинил любимую Чэнову марлотту. Как-то так вышло, что после увольнения со службы дел у Коса стало больше, чем до этого знаменательного события.
— Вот, — сказал Чэн, делая шаг ему навстречу, протягивая крохотную круглую бархатную коробочку и путаясь в ножнах Единорога, чего с ним не случалось последние двадцать лет. — Фальгрим говорил, что в день Валянь Цзина… ну, ты знаешь. И я хотел сделать тебе подарок. Вот.
— Так, — сказал Кос, одним взглядом оценив коробочку, речь, упоминание Валяня и темный румянец на щеках Асмохат-ты. — Я так понял, вы мне предложение делаете, Высший Чэн? Очевидно, в вашем шатре недостаточно тесно и вы решили предоставить мне свободное место, дабы я оказывал вам не только те услуги, которые требуются днем, но также и те, коим необходим покров ночной тьмы? Так вот что я вам скажу, Высший Чэн…
И сказал. У Чэна сначала еще больше потемнели щеки, потом уши, а потом даже перчатка аль-Мутанабби раскалилась, словно в горниле, — так велико оказалось красноречие Коса, густо пересыпанное столь же замысловатыми, сколь и точными сравнениями. Но в конце концов именно жжение в руке помогло Чэну опомниться.
— Так, — сказал он голосом Асмохат-ты, и Кос замолчал. — Какой шатер? Какое предложение? Какие услуги? Кос, тебе что, с утра лепешку с дурманом подсунули, что ли? Не собирался я тебе предложений делать, я же не дурак вас троих в одном шатре сводить. — Кос нахмурился, и Чэн счел за благо перейти ближе к делу. — Просто Валянь Цзин вроде как покровитель влюбленных, и я хотел сказать…
Сказать не вышло, и Чэн просто открыл коробочку, сунув под нос Коса рубин. Большой рубин сердечком, не допускавший, по мнению Чэна, никакой иной трактовки его чувств, кроме самой очевидной.
— То есть вы меня любите? — въедливо уточнил Кос, и Чэн почувствовал, что с удовольствием придушил бы его именем хоть Асмохат-ты, хоть аль-Мутанабби, если бы в голосе того не слышалась многообещающая хрипотца.
— То есть, очевидно, да, — согласился он.
— А сказать, не тратя кучи денег на, хм, вот это, не могли?
— Не мог, — сквозь зубы согласился Чэн. — Хотел, чтобы все было красиво. В соответствии с традициями твоей страны. Снега только нет, извини.
— А, — сказал Кос и замолчал, изучая рубин.
— Ну? — спросил Чэн, в число чьих неисчислимых достоинств терпение никогда не входило.
— Что? — удивился Кос.
— Ты разве не должен мне что-нибудь сказать? Что-нибудь кроме того, что уже наговорил?
— А разве все не очевидно? — спросил Кос, самым несомненным образом нарываясь на гнев Асмохат-ты.
— Убью, — пообещал тот. — Я могу, ты знаешь.
— Не можешь, — возразил Кос. — Раз любишь, значит, точно не можешь.
Чэн едва не доказал ему на деле ошибочность этого утверждения, но оказалось, что он действительно не может. Даже Единорога из ножен извлечь не может — потому что целовался Кос так же, как делал все остальное, а все остальное он делал безупречно.
О Валянь Цзине они больше никогда не вспоминали — необходимости не было, а Заррахид с тех пор гордо сверкал рубином в навершии гарды, и все как-то сразу понимали, кому принадлежит сердце Асмохат-ты и что лучше не пытаться это изменить. Может, волшебство Валяня и вправду работало.